Памяти Аркадия Аверченко

Сегодняшнее мое фото в Праге, «Вацлавак». Два окна на четвертом этаже влево - номер, в котором последние месяцы своей пражской жизни провел-прожил Аркадий Тимофеевич (12 марта свершилось 94 года со дня его мученической смерти). И ведь несмотря на толпы русскоязычных кацапов, бухих туристов, блядей и сутенеров денно и нощно трущихся на этом самом месте, доме, отеле «Zlata Husa» нет ни вздоха, ни строчки, ни слова, ни точки об этом их замечательном азбукистанском «соотечественнике». (В конец наверное выродилась и дегенерировала нация под предводительством говнокомувдувающего хуйла)
Пеес еще: Есть, впрочем, еще надежда, что хотя бы украинцы вспомнят земляка.

Tags: AАверченко, praha, r.i.p.

3 comments —

luk_aa

2019-04-11 01:00 am (UTC)

А мы помним.
"Эти шахтеры (углекопы) казались мне тоже престранным народом: будучи,
большей частью, беглыми с каторги, паспортов они не имели, и отсутствие этой
непременной принадлежности российского гражданина заливали с горестным видом
и отчаянием в душе - целым морем водки.
Вся их жизнь имела такой вид, что рождались они для водки, работали и
губили свое здоровье непосильной работой - ради водки и отправлялись на тот
свет при ближайшем участии и помощи той же водки.
Однажды ехал я перед Рождеством с рудника в ближайшее село и видел ряд
черных тел, лежавших без движения на всем протяжении моего пути; попадались
по двое, по трое через каждые 20 шагов.
- Что это такое? - изумился я...
- А шахтеры, - улыбнулся сочувственно возница. - Горилку куповалы у
селе. Для Божьего праздничку.
- Ну?
- Тай не донесли. На мисти высмоктали. Ось как!
Так мы и ехали мимо целых залежей мертвецки пьяных людей, которые
обладали, очевидно, настолько слабой волей, что не успевали даже добежать до
дому, сдаваясь охватившей их глотки палящей жажде там, где эта жажда их
застигала.
И лежали они в снегу, с черными бессмысленными лицами, и если бы я не
знал дороги до села, то нашел бы ее по этим гигантским черным камням,
разбросанным гигантским мальчиком-с-пальчиком на всем пути.
Народ это был, однако, по большей части крепкий, закаленный, и самые
чудовищные эксперименты над своим телом обходились ему сравнительно дешево.
Проламывали друг другу головы, уничтожали начисто носы и уши, а один
смельчак даже взялся однажды на заманчивое пари (без сомнения - бутылка
водки) съесть динамитный
патрон. Проделав это, он в течение двух-трех дней, несмотря на сильную
рвоту, пользовался самым бережливым и заботливым вниманием со стороны
товарищей, которые все боялись, что он взорвется.
По миновании же этого странного карантина-был он жестоко избит.
Служащие конторы отличались от рабочих тем, что меньше дрались и больше
пили. Все это были люди, по большей части отвергнутые всем остальным светом
за бездарность и неспособность к жизни, и, таким образом, на нашем
маленьком, окруженном неизмеримыми степями островке собралась самая
чудовищная компания глупых, грязных и бездарных алкоголиков, отбросов и
обгрызков брезгливого белого света.
Занесенные сюда гигантской метлой Божьего произволения, все они махнули
рукой на внешний мир и стали жить, как Бог на душу положит. Пили, играли в
карты, ругались прежестокими отчаянными словами и во хмелю пели что-то
настойчивое тягучее и танцевали угрюмо-сосредоточенно, ломая каблуками полы
и извергая из ослабевших уст целые потоки хулы на человечество.
В этом и состояла веселая сторона рудничной жизни. Темные ее стороны
заключались в каторжной работе, шагании по глубочайшей грязи из конторы
колонию и обратно, а также в отсиживании в кордегардии по целому ряду
диковинных протоколов, составленных пьяным урядником."